В картине уже не Скелет, а рыжий, как Ленин, страшный дядька ведет народ на баррикады.
Огромный, как небоскреб, безмозглый, как Голем, в ступоре, не замечая мира вокруг, одержимый сологубовской Недотыкомкой, шагает семимильными шагами с бесконечным знаменем-шлейфом в руках. Стяг охватывает страну кровавым пленом восстания. Выгоняя революционные толпы на улицы. На смерть. На погибель страны.
Монстр вот-вот раздавит возникший на его пути храм, то есть своего создателя, автора произведения. «Церковь на моей картине — моя подпись», — объяснял Кустодиев.
Слово «большевик» образовано от слова «большой». Художник обыгрывает этимологию слова. И делает человека-большевика гигантом. Логично и остроумно превращая своего героя в неожиданную метафору.
В неожиданную метафору чего?
В метафору Смерти, само собой.
Разбоя, несвободы и террора.
Из книги Гриши Брускина «Клокочущая ярость: Революция и контрреволюция в искусстве». Arzamas